Убийца без лица. Глава 1
Jan. 21st, 2009 04:29 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
vattukvinnan*
Что-то он забыл – проснувшись, он это понимает. Что-то снилось ему ночью. Что-то, что ему следует вспомнить.
Он пытается припомнить. Но сон – словно черная дыра. Поток, который ничего не отдает из своих глубин.
Но ведь не быки мне снились, думает он. Тогда бы я взмок от пота, как будто ночью у меня поднялась температура. Сегодня ночью быки оставили меня в покое.
Он неподвижно лежит в темноте и прислушивается. Жена рядом с ним дышит так слабо, что он едва слышит ее дыхание.
Однажды утром она будет лежать рядом со мной мертвая, а я этого не замечу, думает он. Или я. Один из нас умрет раньше другого. Однажды рассвет придет для того, чтобы известить, что кто-то из нас остался один.
Он смотрит на часы, стоящие на прикроватном столике. Блестящие стрелки показывают четверть пятого.
Почему я проснулся, думает он. Обычно я сплю до половины шестого. Сплю до половины шестого больше сорока лет. Почему же теперь я проснулся?
Он вслушивается в темноту и вдруг понимает, что совершенно проснулся.
Что-то по-другому. Что-то перестало быть таким, как обычно.
Он осторожно, одной рукой касается лица жены. Кончиками пальцев ощущает, что она теплая. Значит, это не она умерла. И никто из них пока не стал одиноким.
Он вслушивается в темноту.
Лошадь, думает он. Она не ржет. Вот почему я проснулся. Кобыла всегда ржет по ночам. Я это слышу, не просыпаясь, и подсознательно понимаю, что могу спать дальше.
Он осторожно встает со скрипящей кровати. Эта кровать у них уже сорок лет. Единственная мебель, которую они купили, когда поженились. И это единственная кровать, которая у них будет в жизни.
Он чувствует боль в левом колене, идя по деревянному полу к окну.
Я старый, думает он. Старый и изношенный. Каждое утро, когда я просыпаюсь, я одинаково удивляюсь тому, что мне уже семьдесят.
Он выглядывает в зимнюю ночь. Сегодня 8 января 1990 года, а в Сконе этой зимой еще не выпадал снег. Фонарь над кухонной дверью бросает свет на сад, голые каштаны и поля вдали. Он, щурясь, смотрит на соседский дом, где живут Лёвгрены. В белом, низком, вытянутом в длину доме темно. Бледно-желтый фонарь горит над черной дверью конюшни, расположенной в углу двора, напротив жилого дома. Это здесь кобыла стоит в своем стойле и здесь она, встревожившись, внезапно ржет по ночам.
Он вслушивается в темноту.
За спиной у него скрипит кровать.
- Что ты делаешь? – бормочет жена.
- Ты спи, - отвечает он. – Я разомну ноги.
- У тебя что-нибудь болит?
- Нет.
- Тогда спи! Не стой так, а то замерзнешь и простудишься.
Он слышит, как она поворачивается на бок.
Когда-то они любили друг друга, думает он. Но тут же защищается от своих собственных мыслей. Больно шикарное слово. Любовь. Оно не для таких, как мы. Человек, больше сорока лет бывший крестьянином и бившийся над тяжкой глиной Сконе, не должен произносить слова «любовь», говоря о своей жене. В нашей жизни любовь всегда была чем-то совершенно другим…
Он пристально разглядывает соседский дом, щурится, пытается одолеть тьму зимней ночи.
Почему ты не ржешь, думает он. Если ты заржешь, я пойму, что все как обычно. И смогу еще немного полежать под одеялом. День вышедшего на пенсию и никому не нужного земледельца долог и безрадостен.
Внезапно он замечает, что рассматривает окна кухни соседского дома. Что-то изменилось. Все эти годы он время от времени бросал взгляд на окна соседей. Теперь вдруг что-то стало выглядеть по-другому. Или это темнота его обманывает? Он зажмуривается и считает до двадцати, чтобы дать отдых глазам. Потом снова смотрит на окно; теперь он уверен, что оно открыто. Окно, которое всегда бывало закрыто по ночам, вдруг почему-то открыто. И кобыла не заржала…
Кобыла не заржала, потому что старый Лёвгрен не предпринял своей обычной ночной прогулки в конюшню, когда простата напоминала о себе и выгоняла его из теплой постели…
Я все выдумал, говорит он себе. У меня мутно в глазах. Все как обычно. Что, в конце концов, здесь может случиться? В деревушке Ленарп, прямо к северу от Кадешё, по дороге к прекрасному озеру Крагехольмс, в самом сердце Сконе? Здесь ничего не случается. Время остановилось в этой деревушке, где жизнь течет как ручеек, вяло и безвольно. Здесь живут старые крестьяне, которые продали или сдали в аренду другим свою землю. Здесь живем мы и ждем неизбежного…
Он снова смотрит на окно кузни и думает, что ни Мария, ни Йоханнес Лёвгрен не забыли бы закрыть его. С возрастом крадучись приходит страх, замков становится все больше и больше, и никто не забудет закрыть окно, прежде чем опустится ночь. Быть старым означает бояться. Страх перед ужасными чудовищами, который мучит человека ребенком, возвращается, когда человек стареет…
Нужно одеться и выйти, думает он. Дотащиться через сад – зимний ветер в лицо – до забора, который разделяет наши владения. Тогда я собственными глазами увижу, что ошибся.
Но он решает пока никуда не ходить. Скоро Йоханнес вылезет из постели, чтобы сварить кофе. Сначала он зажжет свет в туалете, потом свет на кухне. И все будет как всегда…
Он стоит у окна и чувствует, что замерзает. Старческая зябкость, которая проникает в кости даже в самой теплой комнате. Он думает о Марии и Йоханнесе. С ними мы тоже были в браке, думает он, как соседи и как крестьяне. Мы помогали друг другу, делили труды и плохие годы. Но мы делили и хорошую жизнь. Вместе праздновали мы день летнего солнцестояния, вместе ели рождественский ужин. Наши дети бегали по обоим дворам, словно оба принадлежали им. А теперь мы делим долгую, затянувшуюся старость…
Сам не зная зачем, он открыл окно, стараясь не разбудить спящую Ханну. Он крепко держит ручку окна, чтобы порывистый зимний ветер не вырвал ее у него из рук. Но на улице тихо, и он вспоминает, что по радио ничего не говорили о том, что на равнины Сконе наступает непогода.
Усыпанное звездами небо чисто, на улице очень холодно. Он уже закрывает окно, когда ему кажется, что он слышит какой-то звук. Он прислушивается, выставив левое ухо. Здоровое ухо; а правое оглохло за все то время, что он провел в душных и шумных тракторах.
Птица, думает он. Это ночная птица кричит.
Потом он пугается. Тревога приходит из ниоткуда и охватывает его.
Похоже, что кричит человек. Отчаянно, чтобы докричаться до других людей.
Голос, который знает, что должен пробиться сквозь толстые каменные стены, чтобы достичь слуха соседей…
Я все навыдумывал, снова думает он. Не кричит никто. Кому тут кричать?
Он закрывает окно так торопливо, что падает цветочный горшок, и Хана просыпается.
- Что ты делаешь? – спрашивает она, и он чувствует, что она раздражена.
Когда он отвечает, к нему внезапно приходит уверенность.
Его страх не случаен.
- Кобыла не ржет, - говорит он и садится на край кровати. – А кухонное окно у Лёвгренов открыто. И кто-то кричит.
Она садится в постели.
- Что ты говоришь?
Он не отвечает, но теперь он точно знает, что не птичий крик он слышал.
- Это Йоханнес или Мария, - говорит он. – Кто-то из них зовет на помощь.
Она поднимается и подходит к окну. Большая и широкая стоит она в своей ночной рубашке и смотрит в темноту.
- Кухонное окно не открыто, - шепчет она. – Оно разбито.
Он подходит к ней; теперь он зябнет так, что его трясет.
- Кто-то зовет на помощь, - говорит она, и ее голос дрожит.
- Что нам делать? – спрашивает он.
- Иди туда, - говорит она. – Скорее!
- А если там что-нибудь опасное?
- Неужели мы не поможем нашим лучшим друзьям, когда у них что-то случилось?
Он торопливо одевается, берет фонарик, стоящий в кухонном шкафу возле пробок и кофейной банки. Глина под его ногами замерзла. Оборачиваясь, он видит, как Ханна мелькает в окне.
Возле самого забора он останавливается. Везде тихо. Теперь он видит, что кухонное окно разбито вдребезги. Осторожно перелезает он через низкий забор и приближается к белому дому. Но ничей голос не зовет его.
Я все навыдумывал, снова думает он. Я старый пень, который больше не в состоянии отличить выдумку от реальности. Может, сегодня мне все-таки снились быки? Мой старый сон о быках, который бегут ко мне, когда я был ребенком и в первый раз понял, что когда-нибудь умру…
В этот момент он снова слышит крик. Он слабый, словно кто-то стонет. Это Мария.
Он подходит к окну спальни и осторожно заглядывает в щель между занавесками и оконным стеклом.
Внезапно он понимает, что Йоханес мертв. Он светит внутрь комнаты фонариком и крепко зажмуривается, прежде чем заставить себя посмотреть.
На полу осела Мария, она накрепко привязана к стулу. Ее лицо все в крови, а вставные зубы, раскрошенные, лежат на испачканной ночной рубашке.
Потом он видит одну нога Йоханнеса. Ему видно только ногу. Остальное тело скрыто за занавеской.
Он, хромая, отступает и снова перелезает через забор. Ноет колено, когда он в отчаянии спотыкается на замерзшей глине.
Сначала он звонит в полицию.
Потом вытаскивает свой лом из платяного шкафа, откуда пахнет нафталином.
- Оставайся здесь, - говорит он Хане. – Этого тебе не нужно видеть.
- Да что же случилось? – спрашивает она со слезами страха на глазах.
- Не знаю, - говорит он. – Но я проснулся потому, что кобыла ночью не заржала. Это я знаю наверняка.
Сегодня – 8 января 1990 года.
Все еще не рассвело.
(пер. со шв. vattukvinnan)
Что-то он забыл – проснувшись, он это понимает. Что-то снилось ему ночью. Что-то, что ему следует вспомнить.
Он пытается припомнить. Но сон – словно черная дыра. Поток, который ничего не отдает из своих глубин.
Но ведь не быки мне снились, думает он. Тогда бы я взмок от пота, как будто ночью у меня поднялась температура. Сегодня ночью быки оставили меня в покое.
Он неподвижно лежит в темноте и прислушивается. Жена рядом с ним дышит так слабо, что он едва слышит ее дыхание.
Однажды утром она будет лежать рядом со мной мертвая, а я этого не замечу, думает он. Или я. Один из нас умрет раньше другого. Однажды рассвет придет для того, чтобы известить, что кто-то из нас остался один.
Он смотрит на часы, стоящие на прикроватном столике. Блестящие стрелки показывают четверть пятого.
Почему я проснулся, думает он. Обычно я сплю до половины шестого. Сплю до половины шестого больше сорока лет. Почему же теперь я проснулся?
Он вслушивается в темноту и вдруг понимает, что совершенно проснулся.
Что-то по-другому. Что-то перестало быть таким, как обычно.
Он осторожно, одной рукой касается лица жены. Кончиками пальцев ощущает, что она теплая. Значит, это не она умерла. И никто из них пока не стал одиноким.
Он вслушивается в темноту.
Лошадь, думает он. Она не ржет. Вот почему я проснулся. Кобыла всегда ржет по ночам. Я это слышу, не просыпаясь, и подсознательно понимаю, что могу спать дальше.
Он осторожно встает со скрипящей кровати. Эта кровать у них уже сорок лет. Единственная мебель, которую они купили, когда поженились. И это единственная кровать, которая у них будет в жизни.
Он чувствует боль в левом колене, идя по деревянному полу к окну.
Я старый, думает он. Старый и изношенный. Каждое утро, когда я просыпаюсь, я одинаково удивляюсь тому, что мне уже семьдесят.
Он выглядывает в зимнюю ночь. Сегодня 8 января 1990 года, а в Сконе этой зимой еще не выпадал снег. Фонарь над кухонной дверью бросает свет на сад, голые каштаны и поля вдали. Он, щурясь, смотрит на соседский дом, где живут Лёвгрены. В белом, низком, вытянутом в длину доме темно. Бледно-желтый фонарь горит над черной дверью конюшни, расположенной в углу двора, напротив жилого дома. Это здесь кобыла стоит в своем стойле и здесь она, встревожившись, внезапно ржет по ночам.
Он вслушивается в темноту.
За спиной у него скрипит кровать.
- Что ты делаешь? – бормочет жена.
- Ты спи, - отвечает он. – Я разомну ноги.
- У тебя что-нибудь болит?
- Нет.
- Тогда спи! Не стой так, а то замерзнешь и простудишься.
Он слышит, как она поворачивается на бок.
Когда-то они любили друг друга, думает он. Но тут же защищается от своих собственных мыслей. Больно шикарное слово. Любовь. Оно не для таких, как мы. Человек, больше сорока лет бывший крестьянином и бившийся над тяжкой глиной Сконе, не должен произносить слова «любовь», говоря о своей жене. В нашей жизни любовь всегда была чем-то совершенно другим…
Он пристально разглядывает соседский дом, щурится, пытается одолеть тьму зимней ночи.
Почему ты не ржешь, думает он. Если ты заржешь, я пойму, что все как обычно. И смогу еще немного полежать под одеялом. День вышедшего на пенсию и никому не нужного земледельца долог и безрадостен.
Внезапно он замечает, что рассматривает окна кухни соседского дома. Что-то изменилось. Все эти годы он время от времени бросал взгляд на окна соседей. Теперь вдруг что-то стало выглядеть по-другому. Или это темнота его обманывает? Он зажмуривается и считает до двадцати, чтобы дать отдых глазам. Потом снова смотрит на окно; теперь он уверен, что оно открыто. Окно, которое всегда бывало закрыто по ночам, вдруг почему-то открыто. И кобыла не заржала…
Кобыла не заржала, потому что старый Лёвгрен не предпринял своей обычной ночной прогулки в конюшню, когда простата напоминала о себе и выгоняла его из теплой постели…
Я все выдумал, говорит он себе. У меня мутно в глазах. Все как обычно. Что, в конце концов, здесь может случиться? В деревушке Ленарп, прямо к северу от Кадешё, по дороге к прекрасному озеру Крагехольмс, в самом сердце Сконе? Здесь ничего не случается. Время остановилось в этой деревушке, где жизнь течет как ручеек, вяло и безвольно. Здесь живут старые крестьяне, которые продали или сдали в аренду другим свою землю. Здесь живем мы и ждем неизбежного…
Он снова смотрит на окно кузни и думает, что ни Мария, ни Йоханнес Лёвгрен не забыли бы закрыть его. С возрастом крадучись приходит страх, замков становится все больше и больше, и никто не забудет закрыть окно, прежде чем опустится ночь. Быть старым означает бояться. Страх перед ужасными чудовищами, который мучит человека ребенком, возвращается, когда человек стареет…
Нужно одеться и выйти, думает он. Дотащиться через сад – зимний ветер в лицо – до забора, который разделяет наши владения. Тогда я собственными глазами увижу, что ошибся.
Но он решает пока никуда не ходить. Скоро Йоханнес вылезет из постели, чтобы сварить кофе. Сначала он зажжет свет в туалете, потом свет на кухне. И все будет как всегда…
Он стоит у окна и чувствует, что замерзает. Старческая зябкость, которая проникает в кости даже в самой теплой комнате. Он думает о Марии и Йоханнесе. С ними мы тоже были в браке, думает он, как соседи и как крестьяне. Мы помогали друг другу, делили труды и плохие годы. Но мы делили и хорошую жизнь. Вместе праздновали мы день летнего солнцестояния, вместе ели рождественский ужин. Наши дети бегали по обоим дворам, словно оба принадлежали им. А теперь мы делим долгую, затянувшуюся старость…
Сам не зная зачем, он открыл окно, стараясь не разбудить спящую Ханну. Он крепко держит ручку окна, чтобы порывистый зимний ветер не вырвал ее у него из рук. Но на улице тихо, и он вспоминает, что по радио ничего не говорили о том, что на равнины Сконе наступает непогода.
Усыпанное звездами небо чисто, на улице очень холодно. Он уже закрывает окно, когда ему кажется, что он слышит какой-то звук. Он прислушивается, выставив левое ухо. Здоровое ухо; а правое оглохло за все то время, что он провел в душных и шумных тракторах.
Птица, думает он. Это ночная птица кричит.
Потом он пугается. Тревога приходит из ниоткуда и охватывает его.
Похоже, что кричит человек. Отчаянно, чтобы докричаться до других людей.
Голос, который знает, что должен пробиться сквозь толстые каменные стены, чтобы достичь слуха соседей…
Я все навыдумывал, снова думает он. Не кричит никто. Кому тут кричать?
Он закрывает окно так торопливо, что падает цветочный горшок, и Хана просыпается.
- Что ты делаешь? – спрашивает она, и он чувствует, что она раздражена.
Когда он отвечает, к нему внезапно приходит уверенность.
Его страх не случаен.
- Кобыла не ржет, - говорит он и садится на край кровати. – А кухонное окно у Лёвгренов открыто. И кто-то кричит.
Она садится в постели.
- Что ты говоришь?
Он не отвечает, но теперь он точно знает, что не птичий крик он слышал.
- Это Йоханнес или Мария, - говорит он. – Кто-то из них зовет на помощь.
Она поднимается и подходит к окну. Большая и широкая стоит она в своей ночной рубашке и смотрит в темноту.
- Кухонное окно не открыто, - шепчет она. – Оно разбито.
Он подходит к ней; теперь он зябнет так, что его трясет.
- Кто-то зовет на помощь, - говорит она, и ее голос дрожит.
- Что нам делать? – спрашивает он.
- Иди туда, - говорит она. – Скорее!
- А если там что-нибудь опасное?
- Неужели мы не поможем нашим лучшим друзьям, когда у них что-то случилось?
Он торопливо одевается, берет фонарик, стоящий в кухонном шкафу возле пробок и кофейной банки. Глина под его ногами замерзла. Оборачиваясь, он видит, как Ханна мелькает в окне.
Возле самого забора он останавливается. Везде тихо. Теперь он видит, что кухонное окно разбито вдребезги. Осторожно перелезает он через низкий забор и приближается к белому дому. Но ничей голос не зовет его.
Я все навыдумывал, снова думает он. Я старый пень, который больше не в состоянии отличить выдумку от реальности. Может, сегодня мне все-таки снились быки? Мой старый сон о быках, который бегут ко мне, когда я был ребенком и в первый раз понял, что когда-нибудь умру…
В этот момент он снова слышит крик. Он слабый, словно кто-то стонет. Это Мария.
Он подходит к окну спальни и осторожно заглядывает в щель между занавесками и оконным стеклом.
Внезапно он понимает, что Йоханес мертв. Он светит внутрь комнаты фонариком и крепко зажмуривается, прежде чем заставить себя посмотреть.
На полу осела Мария, она накрепко привязана к стулу. Ее лицо все в крови, а вставные зубы, раскрошенные, лежат на испачканной ночной рубашке.
Потом он видит одну нога Йоханнеса. Ему видно только ногу. Остальное тело скрыто за занавеской.
Он, хромая, отступает и снова перелезает через забор. Ноет колено, когда он в отчаянии спотыкается на замерзшей глине.
Сначала он звонит в полицию.
Потом вытаскивает свой лом из платяного шкафа, откуда пахнет нафталином.
- Оставайся здесь, - говорит он Хане. – Этого тебе не нужно видеть.
- Да что же случилось? – спрашивает она со слезами страха на глазах.
- Не знаю, - говорит он. – Но я проснулся потому, что кобыла ночью не заржала. Это я знаю наверняка.
Сегодня – 8 января 1990 года.
Все еще не рассвело.
(пер. со шв. vattukvinnan)
