vattukvinnan

*
Все оказалось хуже, чем он себе представлял. Намного хуже. Позже он скажет, что хуже этого он никогда ничего не видел. А ведь он повидал немало.
Спальня пожилой пары была залита кровью. Кровь забрызгала даже лампу, свисающую с потолка. На кровати вниз лицом лежал старик с обнаженной спиной и в спущенных кальсонах. Лицо было разбито до неузнаваемости. Похоже было, что кто-то пытался отрезать ему нос. Руки связаны за спиной, левое бедро сломано. Белая кость сверкала на красном фоне.
- О черт, - услышал он у себя за спиной стон Нурена и почувствовал, что его самого сейчас вырвет.
- «Скорую», - выговорил он между спазмами. – Живей, живее…
Потом они склонились над женщиной, которая полулежала на полу, крепко привязанная к стулу. То, кто ее привязал, обмотал шнур и вокруг ее тощей шеи. Она едва дышала, и Валландер крикнул Петерсу, чтоб тот принес нож. Они разрезали тонкую веревку, которая глубоко врезалась в ее руки и шею, и бережно положили женщину на пол. Курт Валландер держал ее голову у себя на коленях.
Он посмотрел на Петерса и понял, что оба они думают об одном и том же.
Кто мог оказаться настолько зверем, чтобы сотворить все это? Затянуть веревку на теле старой беспомощной женщины?
- Подождите на улице, - сказал Курт Валландер старику, который плакал, стоя в дверях. – Подождите на улице и ничего не трогайте.
Он услышал, что его голос звучит как рычание.
«Я рычу, потому что боюсь, - подумал он. – В каком же это мире мы живем?»
«Скорая» приехала почти через двадцать долгих минут. Дыхание женщины становилось все более неровным, и Курт Валландер начал опасаться, что машина придет слишком поздно.
Он узнал водителя «скорой», фамилия которого была Антонсон.
Его помощником был молодой человек, которого Валландер раньше не видел.
- Привет, - сказал Валландер. – Он мертв. А вот она жива. Постарайтесь удержать в ней жизнь.
- А что здесь случилось? – спросил Антонсон.
- Надеюсь, она ответит на этот вопрос, если выживет. А теперь поторопитесь!
Когда «скорая» скрылась в конце гравийной дороги, Курт Валландер и Петерс вышли на улицу. Нурен вытирал лицо платком. Медленно занимался рассвет. Курт Валландер взглянул на свои часы. Почти половина восьмого.
- Это просто бойня какая-то, - сказал Петерс.
- Хуже, - ответил Валландер. – Позвони и вызови бригаду. Скажи Нурену, чтобы перекрыл дорогу. А я пока пойду поговорю со стариком.
Едва он договорил, как услышал что-то, похожее на крик. Он дернулся, а крик повторился.
Это ржала лошадь.
Они подошли к конюшне и открыли дверь. В темноте лошадь беспокойно топталась в стойле. Пахло теплым навозом и мочой.
- Дайте лошади воды и сена, - сказал Валландер. – Может, здесь и другие животные есть.
Выйдя из конюшни, он вздрогнул. Какие-то черные птицы орали в ветвях одинокого дерева, стоящего далеко в поле. Он втянул в себя морозный воздух и заметил, что ветер усилился.
- Ваша фамилия Нистрём, - сказал он мужчине, который уже перестал плакать. – Расскажите, что призошло. Если я правильно понимаю, вы живете по соседству?
Мужчина кивнул.
- Что же случилось? – спросил он дрожащим голосом.
- Надеюсь, как раз это вы и можете рассказать, - сказал Курт Валландер. – Может быть, можно зайти к вам?
На кухне на стуле сидела съежившаяся женщина в немодном халате и плакала. Но как только Курт Валландер назвался, она поднялась и стала варить кофе. Они сели за кухонный стол. Валландер заметил, что рождественские украшения все еще висят на окне. Еще на кухне лежал старый кот, который неотрывно смотрел на него. Валландер протянул руку, чтобы погладить его.
- Он кусается, - сказал Нистрём. – Он не очень привык к людям. К кому-то еще, кроме Ханны и меня.
Курт Валландер вспомнил о своей жене, которая его бросила, и задумался, с чего начать. Зверское убийство, подумал он. И если нам не повезет как следует, оно станет двойным убийством.
Вдруг кое-что пришло ему в голову. Он постучал по оконному стеклу, подзывая Нурена.
- Простите, я на минутку, - извинился он и поднялся.
- Лошади отнесли и воду, и сено, - доложил Нурен. – Других животных нет.
- Проследи, чтобы кто-нибудь поехал в больницу, - сказал Валландер. – На случай, если она очнется, если что-нибудь скажет. Ведь она должна была что-то видеть.
Нурен кивнул.
- Отправь туда кого-нибудь с цепким глазом, - продолжал Курт Валландер. – Лучше всего кого-нибудь, кто умеет читать по губам.
Вернувшись на кухню, он стянул с себя пальто и положил его на диван.
- Рассказывайте, - сказал он. – Рассказывайте и не пропускайте ничего. Не торопитесь.
После двух чашек слабого кофе он понял, что ни Нистрём, ни его жена не могут рассказать ничего значительного. Ему несколько раз сообщили точное время и рассказали историю жизни подвергшейся нападению пожилой пары.
Остались два вопроса.
- Вы не знаете, они не хранили дома большие суммы денег? – спросил он.
- Нет, - ответил Нистрём. – Они все клали в банк. Пенсию тоже. И богатыми они не были. Когда они продали землю, скотину и машины, то деньги отдали детям.
Второй вопрос показался Валландеру бессмысленным. Но он все равно его задал. В такой ситуации у него не было выбора.
- Вы не знаете, у них не было врагов? – спросил он.
- Врагов?
- Кто-нибудь, кто мог бы это сделать.
Непохоже было, что они поняли его вопрос.
Он задал его еще раз.
Оба старика непонимающе смотрели на него.
- У таких, как мы, не бывает врагов, - ответил муж. Валландер заметил, что его голос звучит обиженно. – Случается иногда, что мы ссоримся. Из-за того, в каком состоянии гать на болоте или из-за границы пастбищ. Но мы не убиваем друг друга.
Валландер кивнул.
- Я скоро дам о себе знать, - сказал он и поднялся, держа пальто в руках. – Если вы вдруг найдете что-нибудь еще, обязательно позвоните в полицию. Попросите позвать меня, Курта Валландера.
- А вдруг они вернутся?.. – спросила пожилая женщина.
Курт Валландер покачал головой.
- Не вернутся, - сказал он. – Это наверняка были грабители. Грабители не возвращаются. Вам не нужно беспокоиться.
Он подумал, что нужно сказать что-нибудь еще, чтобы успокоить их. Но что? Какие гарантии он мог дать людям, которые только что пережили зверское убийство своих ближайших соседей? И которым теперь оставалось только ждать, что умрет еще один человек?
- Лошадь, - сказал он. – Кто дает ей сено?
- Мы, - ответил старик. – Надо приносить столько, сколько ей требуется.
Валландер вышел в холодный рассвет. Ветер еще усилился, и Валландер согнулся, идя к своей машине. Вообще-то ему следовало бы остаться и дать указания криминалистам. Но он замерз, неважно себя чувствовал, и ему не хотелось задерживаться здесь дольше необходимого. К тому же в окно он видел, что с бригадой приехал не кто иной, как Рюдберг. Это означало, что криминалисты закончат свою работу не раньше, чем обыщут каждый ком глины на месте преступления. Рюдберг, который через несколько лет собирался на пенсию, был страстным полицейским. Он казался педантичным и медлительным, но его присутствие было гарантией того, что место преступления будет осмотрено так, как полагается.
Рюдберг страдал ревматизмом и ходил с палкой. Сейчас он прихрамывая шел к Валландеру через двор.
- Ну и зрелище, - сказал он. – Как на бойне.
- Не ты первый это говоришь, - ответил Валландер.
У Рюдберга был серьезный вид.
- Вы уже кого-нибудь ищете?
Курт Валландер помотал головой.
- Вообще ничего нет? – в голосе Рюдберга была настойчивость.
- Соседи ничего не видели и не слышали. Думаю, это обычные грабители.
- Ты называешь эту дикую жестокость обычной?
Рюдберг был возмущен, и Валландер пожалел, что произнес именно эти слова.
- Естественно, я хотел сказать, что тут были какие-то редкостные дьяволы, которые удрали в ночь. Из тех, которые добывают деньги, разыскивая дома на отшибе, в которых живут одинокие старики.
- Мы должны взяться за них, - сказал Рюдберг. – Пока они не ухлопали кого-нибудь еще...
Валландер сел в машину и уехал. На проселке ему пришлось разъезжаться с автомобилем, который несся навстречу. Валландер узнал человека за рулем. Это был журналист, сотрудничавший с одной из крупнейших центральных газет и которого мобилизовали каждый раз, когда в окрестностях Истада случалось что-нибудь, представляющее интерес.
Валландер несколько раз прокатился взад-вперед по Ленарпу. В окна светило солнце, но людей на улицах не было.
«Что они подумают, когда узнают?» - спросил он себя.
Настроение у него испортилось. Воспоминание о старой женщине со шнурком на горле не оставляло его в покое. Жестокость была немыслимой. Кто мог совершить такое? Почему не рубануть старуху топором по голове, чтобы все было кончено в одну минуту? Зачем эти мучения?
Он попытался направить мысли на расследование, медленно проезжая через городок. У поворота Валландер остановился, включил в салоне отопление – он замерз – и сидел почти без движения, глядя на горизонт.
Именно он должен возглавить расследование – это он знал. Никого другого и представить себе было нельзя. После Рюдберга он был единственным в уголовной полиции Истада полицейским с большим опытом, хотя ему было всего 42 года.
Очень большая часть расследования будет рутиной. Обследование места преступления, опрос людей, живущих в Ленарпе и в предполагаемых местах бегства грабителей. Видел ли кто-нибудь что-нибудь подозрительное? Что-нибудь необычное? Вопросы уже эхом звучали у него в голове.
Но Курт Валландер по опыту знал, что разбойные нападения в сельской местности часто остаются нераскрытыми.
Единственное, на что он мог надеяться, - это на то, что пожилой женщине удастся выжить.
Она видела. Она знает.
Но если она скончается, двойное убийство может остаться без ответа.
Валландер почувствовал беспокойство.
Обычно возмущение вдохновляло его, придавая энергии и заставляя действовать. Поскольку от этого зависела вся полицейская работа, он считал себя хорошим полицейским. Но теперь он чувствовал неуверенность и усталость.
Он заставил себя переключиться на первую скорость. Машина проехала несколько метров. Потом Валландер снова остановил ее.
Только теперь он по-настоящему понял, что пережил в это холодное зимнее утро.
Бессмысленная жестокость, явленная в нападении на пожилую пару, напугала его.
В том доме случилось что-то, что ни при каких обстоятельствах не должно было произойти.
Он посмотрел в окно. Порывистый ветер выл, задувая в дверцу.
«Теперь пора начинать», - подумал он.
Все именно так, как сказал Рюдберг.
(пер. со шв. vattukvinnan, ЖЖурнальный вариант)

*
Что-то он забыл – проснувшись, он это понимает. Что-то снилось ему ночью. Что-то, что ему следует вспомнить.
Он пытается припомнить. Но сон – словно черная дыра. Поток, который ничего не отдает из своих глубин.
Но ведь не быки мне снились, думает он. Тогда бы я взмок от пота, как будто ночью у меня поднялась температура. Сегодня ночью быки оставили меня в покое.
Он неподвижно лежит в темноте и прислушивается. Жена рядом с ним дышит так слабо, что он едва слышит ее дыхание.
Однажды утром она будет лежать рядом со мной мертвая, а я этого не замечу, думает он. Или я. Один из нас умрет раньше другого. Однажды рассвет придет для того, чтобы известить, что кто-то из нас остался один.
Он смотрит на часы, стоящие на прикроватном столике. Блестящие стрелки показывают четверть пятого.
Почему я проснулся, думает он. Обычно я сплю до половины шестого. Сплю до половины шестого больше сорока лет. Почему же теперь я проснулся?
Он вслушивается в темноту и вдруг понимает, что совершенно проснулся.
Что-то по-другому. Что-то перестало быть таким, как обычно.
Он осторожно, одной рукой касается лица жены. Кончиками пальцев ощущает, что она теплая. Значит, это не она умерла. И никто из них пока не стал одиноким.
Он вслушивается в темноту.
Лошадь, думает он. Она не ржет. Вот почему я проснулся. Кобыла всегда ржет по ночам. Я это слышу, не просыпаясь, и подсознательно понимаю, что могу спать дальше.
Он осторожно встает со скрипящей кровати. Эта кровать у них уже сорок лет. Единственная мебель, которую они купили, когда поженились. И это единственная кровать, которая у них будет в жизни.
Он чувствует боль в левом колене, идя по деревянному полу к окну.
Я старый, думает он. Старый и изношенный. Каждое утро, когда я просыпаюсь, я одинаково удивляюсь тому, что мне уже семьдесят.
Он выглядывает в зимнюю ночь. Сегодня 8 января 1990 года, а в Сконе этой зимой еще не выпадал снег. Фонарь над кухонной дверью бросает свет на сад, голые каштаны и поля вдали. Он, щурясь, смотрит на соседский дом, где живут Лёвгрены. В белом, низком, вытянутом в длину доме темно. Бледно-желтый фонарь горит над черной дверью конюшни, расположенной в углу двора, напротив жилого дома. Это здесь кобыла стоит в своем стойле и здесь она, встревожившись, внезапно ржет по ночам.
Он вслушивается в темноту.
За спиной у него скрипит кровать.
- Что ты делаешь? – бормочет жена.
- Ты спи, - отвечает он. – Я разомну ноги.
- У тебя что-нибудь болит?
- Нет.
- Тогда спи! Не стой так, а то замерзнешь и простудишься.
Он слышит, как она поворачивается на бок.
Когда-то они любили друг друга, думает он. Но тут же защищается от своих собственных мыслей. Больно шикарное слово. Любовь. Оно не для таких, как мы. Человек, больше сорока лет бывший крестьянином и бившийся над тяжкой глиной Сконе, не должен произносить слова «любовь», говоря о своей жене. В нашей жизни любовь всегда была чем-то совершенно другим…
Он пристально разглядывает соседский дом, щурится, пытается одолеть тьму зимней ночи.
Почему ты не ржешь, думает он. Если ты заржешь, я пойму, что все как обычно. И смогу еще немного полежать под одеялом. День вышедшего на пенсию и никому не нужного земледельца долог и безрадостен.
Внезапно он замечает, что рассматривает окна кухни соседского дома. Что-то изменилось. Все эти годы он время от времени бросал взгляд на окна соседей. Теперь вдруг что-то стало выглядеть по-другому. Или это темнота его обманывает? Он зажмуривается и считает до двадцати, чтобы дать отдых глазам. Потом снова смотрит на окно; теперь он уверен, что оно открыто. Окно, которое всегда бывало закрыто по ночам, вдруг почему-то открыто. И кобыла не заржала…
Кобыла не заржала, потому что старый Лёвгрен не предпринял своей обычной ночной прогулки в конюшню, когда простата напоминала о себе и выгоняла его из теплой постели…
Я все выдумал, говорит он себе. У меня мутно в глазах. Все как обычно. Что, в конце концов, здесь может случиться? В деревушке Ленарп, прямо к северу от Кадешё, по дороге к прекрасному озеру Крагехольмс, в самом сердце Сконе? Здесь ничего не случается. Время остановилось в этой деревушке, где жизнь течет как ручеек, вяло и безвольно. Здесь живут старые крестьяне, которые продали или сдали в аренду другим свою землю. Здесь живем мы и ждем неизбежного…
Он снова смотрит на окно кузни и думает, что ни Мария, ни Йоханнес Лёвгрен не забыли бы закрыть его. С возрастом крадучись приходит страх, замков становится все больше и больше, и никто не забудет закрыть окно, прежде чем опустится ночь. Быть старым означает бояться. Страх перед ужасными чудовищами, который мучит человека ребенком, возвращается, когда человек стареет…
Нужно одеться и выйти, думает он. Дотащиться через сад – зимний ветер в лицо – до забора, который разделяет наши владения. Тогда я собственными глазами увижу, что ошибся.
Но он решает пока никуда не ходить. Скоро Йоханнес вылезет из постели, чтобы сварить кофе. Сначала он зажжет свет в туалете, потом свет на кухне. И все будет как всегда…
Он стоит у окна и чувствует, что замерзает. Старческая зябкость, которая проникает в кости даже в самой теплой комнате. Он думает о Марии и Йоханнесе. С ними мы тоже были в браке, думает он, как соседи и как крестьяне. Мы помогали друг другу, делили труды и плохие годы. Но мы делили и хорошую жизнь. Вместе праздновали мы день летнего солнцестояния, вместе ели рождественский ужин. Наши дети бегали по обоим дворам, словно оба принадлежали им. А теперь мы делим долгую, затянувшуюся старость…
Сам не зная зачем, он открыл окно, стараясь не разбудить спящую Ханну. Он крепко держит ручку окна, чтобы порывистый зимний ветер не вырвал ее у него из рук. Но на улице тихо, и он вспоминает, что по радио ничего не говорили о том, что на равнины Сконе наступает непогода.
Усыпанное звездами небо чисто, на улице очень холодно. Он уже закрывает окно, когда ему кажется, что он слышит какой-то звук. Он прислушивается, выставив левое ухо. Здоровое ухо; а правое оглохло за все то время, что он провел в душных и шумных тракторах.
Птица, думает он. Это ночная птица кричит.
Потом он пугается. Тревога приходит из ниоткуда и охватывает его.
Похоже, что кричит человек. Отчаянно, чтобы докричаться до других людей.
Голос, который знает, что должен пробиться сквозь толстые каменные стены, чтобы достичь слуха соседей…
Я все навыдумывал, снова думает он. Не кричит никто. Кому тут кричать?
Он закрывает окно так торопливо, что падает цветочный горшок, и Хана просыпается.
- Что ты делаешь? – спрашивает она, и он чувствует, что она раздражена.
Когда он отвечает, к нему внезапно приходит уверенность.
Его страх не случаен.
- Кобыла не ржет, - говорит он и садится на край кровати. – А кухонное окно у Лёвгренов открыто. И кто-то кричит.
Она садится в постели.
- Что ты говоришь?
Он не отвечает, но теперь он точно знает, что не птичий крик он слышал.
- Это Йоханнес или Мария, - говорит он. – Кто-то из них зовет на помощь.
Она поднимается и подходит к окну. Большая и широкая стоит она в своей ночной рубашке и смотрит в темноту.
- Кухонное окно не открыто, - шепчет она. – Оно разбито.
Он подходит к ней; теперь он зябнет так, что его трясет.
- Кто-то зовет на помощь, - говорит она, и ее голос дрожит.
- Что нам делать? – спрашивает он.
- Иди туда, - говорит она. – Скорее!
- А если там что-нибудь опасное?
- Неужели мы не поможем нашим лучшим друзьям, когда у них что-то случилось?
Он торопливо одевается, берет фонарик, стоящий в кухонном шкафу возле пробок и кофейной банки. Глина под его ногами замерзла. Оборачиваясь, он видит, как Ханна мелькает в окне.
Возле самого забора он останавливается. Везде тихо. Теперь он видит, что кухонное окно разбито вдребезги. Осторожно перелезает он через низкий забор и приближается к белому дому. Но ничей голос не зовет его.
Я все навыдумывал, снова думает он. Я старый пень, который больше не в состоянии отличить выдумку от реальности. Может, сегодня мне все-таки снились быки? Мой старый сон о быках, который бегут ко мне, когда я был ребенком и в первый раз понял, что когда-нибудь умру…
В этот момент он снова слышит крик. Он слабый, словно кто-то стонет. Это Мария.
Он подходит к окну спальни и осторожно заглядывает в щель между занавесками и оконным стеклом.
Внезапно он понимает, что Йоханес мертв. Он светит внутрь комнаты фонариком и крепко зажмуривается, прежде чем заставить себя посмотреть.
На полу осела Мария, она накрепко привязана к стулу. Ее лицо все в крови, а вставные зубы, раскрошенные, лежат на испачканной ночной рубашке.
Потом он видит одну нога Йоханнеса. Ему видно только ногу. Остальное тело скрыто за занавеской.
Он, хромая, отступает и снова перелезает через забор. Ноет колено, когда он в отчаянии спотыкается на замерзшей глине.
Сначала он звонит в полицию.
Потом вытаскивает свой лом из платяного шкафа, откуда пахнет нафталином.
- Оставайся здесь, - говорит он Хане. – Этого тебе не нужно видеть.
- Да что же случилось? – спрашивает она со слезами страха на глазах.
- Не знаю, - говорит он. – Но я проснулся потому, что кобыла ночью не заржала. Это я знаю наверняка.
Сегодня – 8 января 1990 года.
Все еще не рассвело.
(пер. со шв. vattukvinnan)