*
С тех пор, как умер Творец, небо всегда темное от дыма…
*
Юди кормила Няна с деревянной ложки. Она всегда это делала. С тех пор, как щипцы для орехов оторвали ему ручки, Нян мог только есть. Шлепать своим кривым ротиком. Покачивать крошечной головкой, набитой серым пухом. Но Нян поклялся отомстить. Он порвет сукиных детей на лоскутки, повырвет весь плюш из их квадратных бибабо и заставит сожрать то, что от них останется. «Что с того, что у меня нет ручек! – часто кричал Нян. – Как только Хяу сделает мне новые – тогда я им покажу!» Юди часто плакала с тех пор, как Камень убил Творца. Она должна была смотреть на все, что выпадало на долю другим куклам. Ей становилось не по себе, когда она видела измученных марионеток, надрывающихся на фабриках Камня, на лишенные ваты тела тех, кто отважился сопротивляться его щелкунчикам. Но Юди ничего не могла сделать – она жила далеко от страны кукол, в дремучем лесу, где она пряталась со всеми марионетками, пальцевыми куклами и куклами из театра теней, которым удалось бежать от Камня, убившего Творца. Только все вместе они могли планировать атаки на королевство Камня и на его людей. Однако кукол становится все меньше. В последний раз, когда уничтожали Дом игрушек, они потеряли четыре пальцевых куклы. Акция не удалась. Их кто-то выдал, но кто?
Если бы ты сейчас был там, в самой чаще черного леса, среди деревьев, которые старше войн, уничтоживших землю, если бы ты встал перед одним из многочисленных домиков и заглянул в него, то увидел бы, как грустная рыжая девочка кормит черную безрукую куклу со злой, криво вышитой черными нитками гримасой. Если бы ты наклонился еще ниже, то увидел бы, что оба сидят на деревянных стульчиках и едят апельсиновый суп. А если бы ты случайно спросил, что это за суп, девочка ответила бы: «Лимонный» и вздохнула бы, потирая левый глазик.
Но тебя здесь нет. Здесь только каменные домики с деревянными крышами. Куколки, взволнованно ходящие туда-сюда. Самые маленькие, размером с твой большой палец, - это пальцевые куклы. Они быстрые и ловкие, но четь ветер дунет посильнее – и их уносит в воздух. Есть куклы побольше, они то и дело подбирают какие-то камни и бродят не слишком быстрым шагом. Эти куклы величиной с твою руку, и это марионетки. Их не слишком много, они очень сильные, но двигаются так медленно и занимают столько места, что другие куклы нетерпеливо обгоняют их. Есть здесь и куклы из театра теней – маленькие, подвижные, но не трудись – ты не так уж часто их увидишь. Тем более, что здесь вечный сумрак, все заслоняют толстые ветки засохших черно-белых сосен и серых дубов.
В домик Юди постучалась марионетка, с широкой гордой улыбкой, в руках она держала что-то небольшое.
- Открыто! – ответила Юди и повернула головку.
- Привет, Рыжая! Привет, Нян, я принес тебе кое-что, - сказала марионетка, не входя в домик. Ведь домик был слишком маленький.
- Привет, Хяу! – крикнул Нян, неуклюже слез со стульчика и направился к двери.
Нян вышел во двор и гадко улыбнулся. Он всегда гадко улыбался, когда смотрел на Хяу. Хяу был мимом, со страшно-смешным белым лицом. В черных пуговицах глаз зияла пустота, а полосатый костюм вызывал припадки смеха. Отсюда и гадкая улыбка.
Хяу протянул свою белую ладонь к остаткам кукольных ручек. На ладони лежали два длинных блестящих предмета. Два острия.
- Пожалуйста, теперь ты можешь отомстить. – Хяу заметил блеск в белых пластмассовых глазах Няна.
- Но не один… пойдешь завтра со мной в страну кукол?
- Нет, Нян, это твоя месть. Я всего лишь украл их со склада фабрики лома. Мне этот поход и так стоил довольно дорого, меня могли поймать, и я бы выдал, где мы прячемся.
- Ладно. ЮДИ! – позвал Нян. – Юди, иди сюда, пришьешь мне ручки!
Грустная рыжая девочка вышла из серого домика и, не говоря и слова, взяла острые предметы с ладони марионетки, а потом пропала в сером ущелье своих стен.
- Сколько это продолжается? – озабоченно спросил Хяу, кривя рот в бледной улыбке.
- С тех пор, как мы разрушили третий дом игрушек. Она плакала целый день, а потом стала говорить только: «Ладно», «Спасибо» и «Извини». Хяу, с нашей Юди неладно, да! Но как только куколка пришьет мне ручки, я им покажу! Весь плюш выдеру, этими самыми руками! – сурово сказал Нян, попытавшись показать, какими руками, но ничего у него не вышло.
Хяу своими пустыми пуговичными глазами рассматривал маленького Няна. Смотрел на него и не мог поверить. Было так спокойно, так тихо, вдалеке от злых людей, которые тормошат кукол и велят сидеть в колясках или твердых кроватях. Так тихо…
- Спасибо, мим, я твой должник. – Нян склонил небольшую головку и затряс спутком черных ниток. Волосами.
- Знаю, буду помнить.
Они разошлись, позволяя пустоте заполнить пространство между ними. И каждая кукла шла в свою сторону. Каждая в другую. Каждая – в одиночестве.
Лоскуты снега легли на жухлую траву. Скрыли все дорожки. Замазали деревья. Покрыли окна и крыши.
Ты видишь девочку, рыжую куколку, ее красную юбочку, черную кофточку, иголку и нитку у нее в руке. Видишь, как она кладет стежки на новую ручку злого Няна. Она делает это с задумчивым лицом, а глазки неотрывно смотрят в угол комнаты. Ты смотришь на Няна – серую куклу с лопнувшими швами на изодранном кафтанчике, со взрослыми глазами – черными океанами тоски. Ты видишь, что под маской боли у него скрыта улыбка, в которой – тихое торжество уверенности в себе.
Нян Когтерукий. Эти слова звучали у него в голове не переставая.
Он отправился в путь ближе к вечеру. Шестнадцать малых солнц как раз окончили свою жизнь. Тензли убивал звезды, стреляя в них из лука. Оживали четыре месяца, лениво пробуждались от своего короткого сна.
Страна кукол – он был там когда-то. Он попробовал вспомнить о ней, но крик падающих солнц заглушил его мысли и все прочее, что он был в состоянии различить в себе. Он не чувствовал пронизывающего холода, инея, от которого безнадежно отсырел его черный кафтанчик. Он не замечал сломанных серых деревьев, которые заставляли его до бесконечности выбирать самые труднопроходимые дорожки и кружить в лабиринте черного и белого, словно в старом испорченном фильме. Сумерки давно прокрались под веки Няна, но кукла брела все дальше по неглубоким сугробам и сквозь смолистые кусты. Она пробиралась через сумеречный край снов, где каждый вдох разрушал ее плюшевые легкие, а каждой движение руки отзывалось острой рвущей болью во всем теле. Но это уже не были руки Няна. Это были когти, проволоки, вставленные глубоко в плюшевые лапки. Поэтому было так больно.
Где-то вдали он увидел огни. Там, где кончался мертвый лес, начиналась страна. И город, город кукол, но огни, которыми он был освещен, придавали ему трупный блеск. Ибо в нем было жизни меньше, чем в деревьях, высушенных дымом и отходами с фабрик Камня. Ибо жизнь в городе кукол была бледно-трупным сиянием, которое фонари бросали на лес и густые клубы бурого дыма, заменяющего тучи и небо.
Город вперил в него свои светлые больные глаза. Каждое строение, дом, фабрика, улица всматривались в него с надеждой и просьбой. Приказом.
Спаси меня, кричали они. Спаси, или погибнешь, как я.
Но город не умел говорить. Нян слышал только тихий шум ветра и шелест веток, которые безуспешно пытались оторваться от деревьев. Все кричало, но ничего не могло кричать. Измученные стоны и голоса страны кукол, будто задушенные в себе, глухие ко всем и вся. Боль и отвращение, скрываемые со времен убийства Творца. Все дети плачут. Все куклы плачут. Холодно, холодно, а потом – лишь тишина. Все куклы должны погибнуть, всех когда-нибудь настигнет эта тишина.
*
Это был длинный ряд. Сначала он его не заметил. Подумал, что не до конца обломанные сучья свисают с кривых деревьев.
Это был длинный ряд. Ветер покачивал его, и казалось, что танцуют маленькие балерины, так ловко и нежно.
Это был длинный ряд повешенных кукол. Их маленькие тела поворачивались в воздухе. Но это был только ветер.
Только тихий, холодный ветер.
*
Яйса боялась. По вечерам она всегда боялась ходить по улицам города, неловко семенила по тротуару, с цветами в руках, возвращалась с кладбища. Ее отца убил Погром – просто так, для забавы. Она тогда смотрела на оторванную от тела голову своего папы, была такая счастливая. Он убежал, ему удалось. Яйса тоже хотела бы убежать, но у нее была младшая сестра. Нельзя было бросить ее.
Вот если бы они убежали вместе…
Сегодня Яйса видела, как щелкунчики разрывают какого-то парня. Она слышала приглушенные крики и сухой звук рвущегося материала. Она боялась подойти ближе – было очень темно, она едва не напоролась на твердый предмет, который тускло поблескивал в свете четырех месяцев. Она со страхом подняла его и вскрикнула. Это было что-то острое, оцарапало ей ручку. Она наклонилась, чтобы рассмотреть предмет, не дотрагиваясь до него.
Оторванная ручка. И проволочки.
Она не знала, почему ее пуговичные глаза наполнились слезками. И в сердце вошла невидимая игла ненависти. Все это не важно. Она вернулась в свой домик и плакала целую ночь.
Но тихий холодный ветер высушивал ее слезы. Страх душил в ней желание закричать.
(пер. с польск. vattukvinnan)
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
